В течение десятилетия, с середины 20-х до середины 30-х годов, продолжался рост численности еврейского населения Ленинграда за счет миграции из небольших городов Белоруссии, Украины, Смоленской и Брянской областей РСФСР. В первую очередь перебирались в Ленинград представители молодого поколения, стремившиеся к получению образования. Для того чтобы иметь право на поступление в вузы, детям раввинов и шойхетов, нэпманов и кустарей необходимо было иметь двухлетний рабочий стаж. В маленьких городках устроиться на работу было очень трудно, поэтому еврейская молодежь вынуждена была осваивать рабочие профессии в Ленинграде. После того как дети обустраивались на новом месте, к ним приезжали родители - те самые "лишенцы": бывшие "служители культа" или нэпманы. Этот процесс продолжался до тех пор, пока в 1934 году, в СССР не был восстановлен институт прописки. Отныне получить право на проживание в том или ином городе, особенно в Москве и Ленинграде, стало крайне сложно.
Вновь прибывшие нуждались в жилье и работе. Если молодежь поступала на фабрики и заводы, на рабфаки, а затем в институты, то люди среднего возраста: слесари, столяры, кожевники, швейники, трикотажники, механики - шли в артели. Многие устраивались продавцами в магазины или в управленческий аппарат промкооперации. Стихийно складывались неформальные еврейские объединения - землячества. Естественно, что в условиях большого города провинциалам, особенно в первое время, было неуютно. Помочь могли земляки, уже имевшие опыт устройства в новых условиях. По воспоминаниям ленинградских евреев, некоторые землячества, например Красиловское, существовали вплоть до конца 60-х годов, пока еще были живы и оставались в СССР их основатели. Землячества организовывали (разумеется, неофициально) денежную и другую помощь, помогали найти на первых порах жилье, способствовали трудоустройству.
Недавно обосновавшиеся в Ленинграде евреи нуждались не только в удовлетворении элементарных житейских потребностей. Необходимо было обслуживать и их культурные запросы. А вот это к началу 30-х годов уже превращалось в нелегкую проблему. Начиная с 1926 года советская власть перешла от политики огосударствления национальных общественных структур к политике их ликвидации. К 1927 году большая часть еврейских культурных, просветительных и общественных организаций перестала существовать. В список на закрытие попали не только старые, еще дореволюционные, авторитетные организации, такие как ОПЕ, ОРТ, Историко-этнографическое общество, но и создававшиеся в первые годы советской власти: Евобщестком, ЕКОПО, ряд еврейских клубов. Были закрыты почти все еврейские издания. До 1929 года еще действовали богадельня на Васильевском острове и до 1930 года - лечебница ЛЕКОПО.
До 1928 года в городе еще оставался еврейский театр. В 1931 году Еврейский клуб был объединен с Еврейским домом просвещения им. Я.М. Свердлова. Кроме Дома просвещения в Ленинграде находилось еще отделение ВОЗЕТ. Музей Еврейского историко-этнографического общества уже не принимал посетителей, хотя еще не был официально закрыт. Недалеко от Синагоги находилась 5-я национальная еврейская школа. На Васильевском острове, в здании бывшего приюта располагались детский дом и еще одна школа под номером 11. Кроме того, действовали еще две еврейских школы. В 1928 году, помимо Большой хоральной синагоги, в различных районах Ленинграда насчитовалось еще 12 синагог и молелен. Однако дни существования и этих организаций, и обществ были уже сочтены.
Уж если власти не считались с общественными национальными организациями, многие из которых были созданы по их же инициативе, то религиозные объединения находились под жестким контролем. В мае 1929 года комиссия Ленсовета после проверки деятельности Ленинградской еврейской религиозной общины заключила, что руководство общины нарушило положения устава в части запрета на коммерческую деятельность. Для содержания здания требовались средства, поэтому взималась плата за места в Синагоге, за пользование миквой, за совершение похоронного обряда. Все это члены комиссии и посчитали коммерческой деятельностью. Общине вменялось в вину создание суда Торы для разбора конфликтов между евреями (что рассматривалось как присвоение функций государственных органов). Кроме того, община обвинялась в сборе средств для содержания общинного руководства и в стремлении подчинить себе все еврейские религиозные учреждения города.
На основании этих выводов уже через 6 месяцев Ленсовет постановил прекратить деятельность ЛЕРО и возбудить уголовное дело против ее руководителей. Выяснилось также, что синагогальная двадцатка и ЛЕРО имеют одного председателя - Л.Б. Гуревича. Это сочли грубым нарушением. Было рекомендовано расторгнуть договор с конкретной двадцаткой, но затем эти рекомендации сочли слишком "мягкими". В городской прессе развернулась кампания травли общины. Сразу же нашли и новое применение зданию Синагоги: поместить в ней Еврейский дом политпросвещения. В январе 1930 года, "идя навстречу пожеланиям трудящихся", Ленсовет постановил Синагогу закрыть. Однако из опасения протестов международной общественности, а также в связи со статьей Сталина "Головокружение от успехов" через полгода Синагогу вновь открыли. Тем не менее в рамках кампании по борьбе с религией к 1936 году в городе были закрыты почти все остальные синагоги и молельни.
Еще в 1923 году эмигрировал из Советского Союза раввин М.Г. Айзенштадт. Оставшийся в Ленинграде раввин Д.Т. Каценеленбоген, как и прежде, пользовался в общине заслуженным авторитетом и, несмотря на годы, исполнял свои обязанности до самой смерти, последовавшей в 1930 году. В 1934 году руководство общины обратилось с предложением к хасидскому раввину Менделю Глускину занять свободную должность в Ленинградской хоральной синагоге. Рав Глускин дал свое согласие. Принимая такое решение, он руководствовался прежде всего мотивами религиозного долга, но не только. Мендель Глускин надеялся, что его дочери в условиях большого города смогут получить высшее образование несмотря на то, что их отец - "служитель культа". Надеждам этим не суждено было оправдаться вплоть до 1936 года. Однако Мендель Глускин не покинул Ленинград, хотя у семьи не было жилья, а дочери не только не имели права поступить в институт, но и долго не могли найти работу.
Рав Глускин добился признания и уважения у всех членов общины, в том числе у миснагидов, которые в это время уже утратили прежнее влияние в Ленинградской общине. В декабре 1936 года, когда была принята новая советская конституция, отменившая такое понятие, как "лишенцы", и все граждане были уравнены в правах, дочери Менделя Глускина поступили в университет. Теперь рав Глускин был спокоен за судьбу дочерей. Все они стали впоследствии выдающимися исследователями и педагогами. Рассказывают, что за день до своей кончины (в декабре 1936 года) он танцевал на хасидской свадьбе. Похоронен рабби Мендель Глускин на Преображенском кладбище, недалеко от здания Дома прощания.